e17d72d5     

Галич Александр - Генеральная Репетиция



Александр Галич
Генеральная репетиция
...Дай мне неспешно и нелживо
Поведать пред Лицом Твоим
О том, что мы в себе таим,
О том, что в здешнем мире живо.
О том, как зреет гнев в сердцах...
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Пусть во веки веков на этой земле, опозоренной грехом и гордыней, не
вырастет, не пробьется к свету ни одна былинка.
Горе тебе, Карфаген!
Здесь, в это утро, очередная Студия Художественного театра -
впоследствии она будет называться Театр-Студия "Современник" - показывала
генеральную репетицию моей пьесы "Матросская тишина".
Впрочем, и студийцам, и мне - автору, и многим другим заинтересованным
лицам было известно, что пьеса уже запрещена, но, при этом, запрещена как-то
странно.
Официально она запрещена не была, у нее - у пьесы - даже оставался так
называемый разрешительный номер Главлита, что означало право любого театра
пьесу эту ставить, - но уже зазвенели в чиновных кабинетах телефонные
звоночки, уже зарокотали - минуя пишущие машинки секретарш - приглушенные
начальственные голоса, уже некое весьма ответственное и таинственное лицо -
таинственное настолько, что не имело ни имени, ни фамилии, - вызвало к себе
директора Ленинградского театра имени Ленинского Комсомола и приказало
прекратить репетиции "Матросской тишины".
- Но, позвольте, - растерялся директор, - спектакль уже на выходе, что
же я скажу актерам?!
Таинственное лицо пренебрежительно усмехнулось:
- Что хотите, то и скажите! Можете сказать, что автор сам запретил
постановку своей пьесы!..
Нечто подобное происходило и в других городах, где репетировалась
"Матросская тишина". И нигде никто ничего не говорил прямо - а, так сказать,
не советовали, не рекомендовали, предлагали одуматься!
И вот - перестали сколачивать декорации, прекратили шить костюмы,
помрежи отобрали у актеров тетрадочки с ролями, режиссерыпостановщики
спрятали экземпляры пьесы в ящики письменных столов.
Когда-нибудь, на досуге, они перечитают пьесу, вздохнут и помечтают о
том, какой спектакль они бы поставили, если бы...
И только маленькая Студия - еще не театр, не организация с бланками и
печатью - упорно продолжала на что-то надеяться.
То ли на высокое покровительство Московского Художественного театра, то
ли на малопонятную упрямую поддержку пьесы парторгом ЦК при МХАТе, неким
Сапетовым, поддержку, за которую он впоследствии схлопочет "строгача" -
строгий выговор с предупреждением за потерю бдительности и политическую
близорукость.
Но, быть может, самой главной основой надежды, основой основ, было то,
что никто из нас - ни я, ни студийцы - не могли понять, за что, по каким
причинам наложен запрет на эту почти наивнопатриотическую пьесу. В ней никто
не разоблачался, не бичевались никакие пороки, совсем напротив: она
прославляла - правда, не партию и правительство, а народ, победивший фашизм
и сумевший осознать себя как единое целое.
Я начал писать эту пьесу весною Сорок Пятого года.
Это была воистину удивительная весна! Приближался день победы,
незнакомые люди на улицах улыбались, обнимали и поздравляли друг друга, я
был смертельно и счастливо влюблен в свою будущую жену, покончил навсегда с
опостылевшим мне актерством и решил заняться драматургией.
Казалось, что вот теперь-то и вправду начнется та новая, безмятежная и
прекрасная жизнь, о которой все мы столько лет мечтали; казалось - а может
быть так оно и было на самом деле - в первый раз, в самый первый и
единственный раз, которому уже никогда больше не суждено было повториться ни
в нашей судьбе, н



Содержание раздела