Газданов Гайто - История Одного Путешествия
Гайто Газданов
История одного путешествия
Володя уезжал из Константинополя один, никем не провожаемый, без слез,
без объятий, даже без рукопожатия. Дул ветер с дождем, было довольно
холодно, и он с удовольствием спустился в каюту. Он приехал на пароход почти
в последнюю минуту, и потому едва он успел лечь и закрыть глаза, как пароход
двинулся. - Надо все же посмотреть в последний раз на Константинополь. - Он
поднялся на палубу. Было почти темно, скользко и мокро; сквозь дождь уходили
неверные очертания зданий, ветер бросал брызги воды в лицо; шум порта с
криками турок и гудками катеров, влажно раздававшимися сквозь густеющую
темноту, стал стихать и удаляться. Володя постоял некоторое время и опять
спустился в каюту. - Ну, поехали, - вслух сказал он себе. Он лег и закрыл
глаза, но не засыпал, лишь начал дремать; из далекой каюты послышалась
музыка. Володя силился разобрать мотив и не мог, ил как всегда в таких
случаях, ему казалось, что это нечто знакомое. Потом музыка умолкла и он
задумался, глядя на толстое стекло иллюминатора, пересеченное неправильными
линиями дождя.
Затем начался обычный для путешествия ход его мыслей, - всегда один и
тот же. Всякий раз, когда ему приходилось уезжать, когда он оказывался либо
в поезде, либо ни пароходе и начинал ощущать свое полное и глубокое
одиночество, - но это было не грустное, а скорее спокойно и немного
презрительное чувство, - он думал, что вот теперь, именно теперь, когда он
отделен, в сущности, всего мира и не должен в эти минуты ни лгать, ни
притворяться перед собой или перед другими, ни создавать иллюзии чувств,
которые были необходимо требуемы особенной условностью человеческих
отношений - и которых он на самом деле не ощущал или ощущал их другими,
нежели за которые он их выдавал, невольно обманывая и себя и других, - что в
это время он яснее представлял себе все причины и побуждения, руководившие
его жизнью, так же, как подлинный смысл тех или иных отношений с людьми.
Пока он находился в центре событий, составляющих его существование, пока он
сам играл в них какую-то роль, он был лишен возможности правильно понимать
их. И только тогда, когда он оставался, - так, как теперь, совсем один, ему
начинало казаться, что все ясно и понятно, как простой логический ход
рассуждений. И особенно хотелось остановить и записать, покуда это не
исчезло, множество незначительных вещей, воспоминаний, запахов, впечатлений,
вызванных из глубокого небытия этим мерным движением парохода и глуховатым
звуком волн, бежавших вдоль его крутого борта. Бывали минуты в его жизни,
когда он, в остальное время равнодушный ко всему, вдруг испытывал острое
сочувствие к людям и вещам, иногда почти вовсе ему неизвестным, иногда
чрезвычайно далеким от него - сквозь годы, чужой язык и чуждую
национальность; и судьба какого-нибудь голландца, француза или англичанина,
жившего много лет тому назад, становилась ему необычайно близка, как жизнь
когда-то давным-давно потерянного им брата. Он думал иногда о судьбе
нескольких женщин и с самого давнего времени, чуть ли не с того, когда он
впервые прочел об этом, некоторые женские образы неизменно сопровождали его;
они меняли свою внешность, представая перед ним во всем своем немыслимом
богатстве превращений; и в них оставалось нечто то же самое, что было раньше
и всегда, может быть, воспоминание о первом толчке, о начале того движения,
которое влачило все время за собой его отстающую, не поспевающую за этим
великолепием, слишком бедную
