Гайворонский Федор - Последний Тамплиер
ГАЙВОРОНСКИЙ ФЕДОР
ПОСЛЕДНИЙ ТАМПЛИЕР
Часть первая
Тюрьма
1270 - 1314
Тюремщик принес обед - ячменную кашу на воде и горбушку хлеба. Когда я принял из его рук еду, он тихо сказал:
- Мсье Жак, это - вам!
И сунул, достав из-под полы, кусок вареного мяса. Я принял мясо, сел на солому и стал есть. Жак знал, что я не тамплиер. Но почему-то относился ко мне с почтением. Может быть, он считал, что я не тот, за кого себя выдаю, что я не желаю открывать своей причастности к ордену?
Или он думал, что я представляю из себя что-то большее, чем простой бедный рыцарь, заточенный в темницу? Как странно - узника и его тюремщика зовут одинаково. Судьба.
Кисмет, как говорят сарацины.
Доев обед, старательно облизав деревянную ложку, я позвал тюремщика:
- Жак!
Он сразу подошел, взял ложку и миску. Его глаза светились преданностью.
- Что господин?
- Почему ты носишь мне мясо?
Он помялся в нерешительности, прежде чем прошептать:
- Потому что вы, как и я, ненавидите Папу...
И тут же убежал в дальний конец коридора, словно боялся, что нас могут подслушать стены. Я промолчал. А вдруг Жак - шпион и мясо, которое он постоянно мне приносит, ему дают со своего стола толстобрюхие монахи - инквизиторы?
Потом я лег на солому, положил руки за голову и закрыл глаза. Через узкое тюремное окошко слышался далекий стук топоров и чьи-то резкие голоса. И хотя я знал, что в этот раз тюремные плотники стараются не ради меня, все равно сделалось страшно.
В детстве я очень боялся плотников. Они казались мне помощниками палачей, или старухи с косой. Плотники, насколько я помню свое детство, всегда делали что-то страшное - виселицы, гробы, кресты на могилы.
Когда мать рассказывала мне про маленького Иисуса, и говорила, что его приемный отец, Иосиф, был плотником, мне всегда виделся в воображении дом, где стоят виселицы, гробы и деревянные кресты. И когда я представлял себе мальчика- Иисуса, играющего в своем доме, среди этих ужасных вещей, то дрожал от ужаса.
Иисус мне казался больше похожим на маленького черта, чем на бога. Когда я говорил это матери, она смеялась и отвечала, что плотники делают не только гробы и кресты, но и деревянные ложки и миски, с помощью которых едят крестьяне, мастерят домашнюю мебель - стулья, шкафы, строят корабли, вырезают игрушки. Я понимал, что плотник - это всего лишь человек, умеющий работать с деревом, но все равно испытывал к ним трепетный страх.
То страшное лето, когда в поместье пришла холера, когда умерла мать, лишь подтвердило мои подозрения насчет плотников. Жиль, наш плотник, днем и ночью сколачивал гробы, да деревянные кресты для умерших слуг.
И когда я, восьмилетний мальчишка, наблюдал, как он делает гроб для моей матери, как равнодушно снимает мерку с ее неподвижного тела, то окончательно убедился в том, что ремесло плотника ничуть не лучше ремесла палача. И на всю жизнь возненавидел плотников.
Похоронив мать, отец уехал в Палестину, забрав меня с собой. Поместье свое он оставил на попечение брата, который позже, после гибели отца, присвоил его себе вместе с деревнями. Как ему это удалось, я не знаю.
Ходили упорные слухи, о благоволении французского короля дяде Этьену ввиду какой-то услуги, однажды оказанной дядей королю. Так, или иначе, но мне, прямому наследнику поместья Шюре, советовали до поры до времени оставаться в Палестине. В целях собственной безопасности.
Я хорошо помню день отъезда. Мы с отцом в сопровождении слуг идем на кладбище, к могиле матери, пото
